— Что, уже всё? — обрадовался тот. Но радость оказалась преждевременной.

— Какое там! — безнадёжно махнула рукой Агата, она явно собиралась что-то сказать, но медлила, тянула время. — Всё ещё только начинается. Да! — она, наконец, собралась с духом. — Короче, у меня для вас дурные вести, милые мои. Очень, очень дурные.

— Какие? Ну же, не тяните, ради добрых богов! — нетерпеливо подалась вперёд Эмили, лицо её стало ещё бледнее, почти как у ведьмы.

Агата отвернулась, заговорила монотонно, глядя в плотно занавешенное окно.

— Ты верно догадался, мальчик. Твоя такхеметская зараза называется «кровь чёрных песков». Очень редкое и страшное восточное проклятие, вот уж не думала, что когда-нибудь с ним столкнусь. Между прочим, действие его отчасти схоже с обычным кельтским малахтом: в человеке заводится некая тёмная сущность и начинает медленно расти, выедая его душу, подчиняя его разум своей злой воле и, в конечном итоге, приводя к гибели. Но если в малахте на этом всё и заканчивается, по крайней мере, для данного индивидуума (несчастных потомков до седьмого колена в расчёт не берём), то «кровь чёрных песков» не оставляет человека и после смерти. Впрочем, к тому печальному моменту его уже и человеком считать нельзя и о смерти можно говорить с большой долей условности, поскольку жертва такхеметских колдунов превращается в чудовищную, почти неистребимую нежить, несущую гибель всему живому на своём пути. Так-то, мальчик мой. Прости, но я должна была тебе это сказать.

Ужас. Холодный, липкий ужас сдавил недоеденные остатки души. И плевать ему было в тот момент на эти самые остатки, и на собственную жизнь, и на гринторпские детективные коллизии, показавшиеся вдруг мелкими и незначительными.

Сто тридцать шесть неистребимых чудовищ, несущих гибель всему живому, ждут своего часа в казарме Баргейтского пехотного училища, а может, уже успели разбрестись по стране! — вот о чем он думал. Вот она — расплата за осаждённый Кафьот.

— Зачем нас впустили в королевство? Почему не убили сразу? — собственный голос показался чужим.

— Зачем впустили — не знаю, это уж пусть Министерство разбирается с военными. А не убили правильно, на этой стадии убивать вас уже нельзя, вы уже чудовища, пусть и не вошли в полную силу. Прости, мальчик, — она ласково погладила его по плечу.

Новая ужасная мысль заставила сердце панически шарахнуться о рёбра.

— Я убил! Я прикончил проклятого сержанта Барлоу! Что же теперь будет?!

Агата устало потёрла глаза.

— Ничего хорошего, конечно, не будет, но сейчас это не наша печаль. К убийствам в Гринторпе твой Барлоу отношения не имеет, это уже доказано.

— Кем?

— Ну, здравствуйте! Разве не вы с этой милой леди, — ведьма кивнула на мисс Фессенден, — пару недель назад подняли на ноги всех окрестных покойников? Что они вам сказали?

— Да, но ведь мы спрашивали их про дух Барлоу, — возразила Эмили мрачно. — О чудовище Барлоу речи не шло. Думаю, это разные вещи, и духи могли воспользоваться неточностью формулировки, чтобы утаить правду. Они часто так поступают.

— Верно, — согласилась ведьма. — Когда общаешься с потусторонним, формулировки должны быть предельно точными. К счастью, в нашем случае всё ясно и без духов. Не знаю, как ты это воспримешь, Берти, не хочется тебя лишний раз травмировать… Короче, чудовища, в которых превращаются жертвы «крови чёрных песков» после смерти, напрочь лишены разума. Они просто рыщут по свету и жрут, что видят. Вынашивать планы мести, совершать хитроумные убийства и оставлять добычу нетронутой — на такое они просто не способны по природе своей… — Веттели закрыл глаза и тихо всхлипнул, Эмили крепко сжала его руку. — Нет, тут действовал кто-то живой… ну, или пока живой… Ох, мальчик, ты совсем белый. Водички дать?

Веттели отрицательно помотал головой. Не хотел он водички, хотел неразбавленного виски, чтобы напиться вдрызг, забыться и ни о чём не думать. Интересно, как поведёт себя чёрная тварь, когда он будет валяться пьяным? Проявится или нет?

Но говорить о виски вслух он не стал, вместо этого спросил сердито и не по существу:

— Не понимаю, в чём разница между одержимостью и проклятием, если в обоих случаях внутри гнездится кто-то посторонний!

Сказал так, и самому стало стыдно, потому что лучшему выпускнику Эрчестера не к лицу задавать такие глупые вопросы и компрометировать своего учителя, тем более, такого выдающегося, как Мерлин, может быть, даже тот самый.

— Ты и вправду не знаешь? — удивилась мисс Брэннстоун. — Вас в школе не учили?

— Знаю, учили, — покаянно вздохнул Веттели. — Просто брякнул, не подумав, на нервной почве.

— Я не знаю, хотя нас тоже, кажется, учили, — призналась Эмили откровенно. — Правда, в чём?

— Нашли время для теоретизирования! — фыркнула ведьма, но всё-таки пояснила. — При одержимости в человека вселяется дух, представляющий собой отдельную, самостоятельную личность, обладающую разумом и злой волей, с ним, как правило, возможен диалог. Он всегда приходит извне и умеет покидать оккупированное тело по собственному желанию. Он способен эпизодически подавлять личность своей жертвы и подменять её, но никогда не сливается с ней и не разрушает её. Даже тот дух, что вселяется в свою жертву из мести, может погубить лишь её тело, но не душу, — мисс Брэннстоун говорила как по писаному, должно быть, это были выдержки из её лекционного курса. — С тёмной же сущностью, которая, в результате некоторых видов проклятий, внедряется в человека извне, а чаще зарождается в человеке из его собственных пороков, всё наоборот. У неё нет прошлого, нет отдельного разума — использует разум носителя, нет собственной воли — есть только одна-единственная задача: уничтожить человека как личность, разрушить его душу, а освободившееся тело либо полностью умертвить, либо занять, сохранив в нём подобие жизни. В итоге миру является бессмысленная тварь, служащая в дальнейшем слепым орудием мести проклинавшего. Именно с этим вариантом мы сейчас имеем дело.

— Не хочу! — жалобно простонал Веттели, пряча лицо в ладонях. — Не хочу становиться бессмысленной тварью и слепым орудием! Пожалуйста, сделайте что-нибудь, ради всех добрых богов!

— Агата, вы ведь можете как-то изгнать из Берти эту дрянь? — подхватила Эмили в тон, кажется, она уже готова была заплакать. — Вы ведь сняли него малахт!

Некоторое время ведьма молчала, с грустью глядя в их полные надежды глаза. Потом всё-таки заговорила.

— Могу, конечно, и изгнать, дело недолгое. Тут другая беда. Некоторые проклятия сконструированы таким образом, что их невозможно снять, не навредив носителю. «Кровь чёрных песков» — из их числа… — она вновь умолкла, отвернувшись.

— Что значит «не навредив носителю»? — уточнила Эмили деревянным голосом.

— Это значит, что выживают не все, — был ответ. — В нашем случае, один из десяти. Так пишут в арабских источниках.

— А что, неплохой шанс! — искренне обрадовался Веттели, на фронте случался расклад и похуже. Но Эмили с Агатой его веселье почему-то не разделяли, пришлось уговаривать. — Нет, а какой выход? Уж куда приятнее помереть более или менее человеком, чем бродить по свету безмозглым и хищным чудовищем, на радость чёрным колдунам Магриба! Так от меня останется хоть какой-то объедок души, может быть, он найдёт себе приют у одного из добрых богов. А иначе — вообще ничего, кроме зла.

Эмили склонилась над ним, заглянула в лицо огромными, полными слёз глазами.

— Помереть тебе приятно, да? А как я без тебя останусь, ты подумал?

Нет, об этом он подумать не успел. А подумал — и понял, что без Эмили нет решительно никакого смысла в дальнейшем существовании объедка его души, даже если коротать вечность ему придётся в обществе самого доброго из богов… Смысла нет — но выбора тоже нет. Подвергать опасности чужие жизни он не вправе.

— Мисс Брэннстоун, а если всё оставить, как есть — сколько у меня времени? Когда эта дрянь меня прикончит?

— К весне, — был лаконичный ответ.