Генриха нашел в его комнате.

Тот сидел на стуле перед завешенным простыней портретом. Бросил равнодушный взгляд на остановившегося в дверях шеара:

— Пришел убить меня?

— А это поможет? — спросил Тьен хрипло. — Вернет Софи?

Лэйд не ответил. Сжал губы и уставился прямо перед собой на белеющий на стене прямоугольник.

Зачем он закрыл портрет?

Стыдился, обдумывая жестокую месть, смотреть в ясные очи своей сильфиды?

Вряд ли. Он же полагал это справедливой карой…

Чтобы узнать ответ, пришлось сорвать с картины ткань.

Нарисованный мальчик, сидевший на коленях у матери, больше не улыбался: лицо его было изрезано в клочья.

Наверное, Генрих сделал это сразу же после Итериана: сорвал зло на картине. Нужно было хоть как-то, он же сдерживался изо всех сил, и во дворце, и несколько дней после…

Злая ирония судьбы: камень-оберег, который Тьен сам же и сделал для Лэйда, уберег человека от магии огня. А Тьен даже не подумал проверить, действительно ли тот забыл все. Провел его в столичный особняк, чтобы Генрих смог вместе с вещами забрать оттуда яд…

Яд сорока змей смешанный с соком аконита.

Получается, он никогда не доверял ему до конца. Тьен был уверен, что флакон, который отдал ему когда-то Лэйд, единственный, а тот припрятал еще. На черный день, как говорят люди… Черный день…

— Ты убил мою Аллей, — не дождавшись обвинений, Генрих начал обвинять сам. — Отнял у меня все, что я имел. Даже больше… Она хотела остаться со мной. Все эти годы я думал, что она вернулась бы к Холгеру при первой возможности, а она хотела остаться со мной!

Человек вскочил со стула, размахивал руками, брызгал слюной…

Даже после всего горько было видеть его таким. И горько было осознавать, что того Генриха, которого он знал, вернее, думал, что знает, не существовало. Он умер во время пожара вместе со своей сильфидой. Не стоило Холгеру вытаскивать его из могилы…

— Убийца! Ты убил собственную мать, и лицемерно продолжал называть меня отцом. Отцом! Меня! Тогда как мой настоящий сын умер не родившись! Ты убил и его тоже!

— Ее, — тихо поправил шеар. — Мама ждала девочку.

Лэйд продолжал сыпать обвинениями и не слышал его. А если бы и услышал, вряд ли понял бы все отчаяние, что скрывалось за этими словами.

Но все же Тьен был виноват перед ним.

Девяти лет не хватило, чтобы разглядеть под маской неизменной доброжелательности день за днем убивавший душу Генриха недуг. Ни на миг не пришло в голову, что ненормально столько времени жить памятью и болью, неослабевающей жаждой возмездия. Может быть, удалось бы исцелить его, и тогда, узнав всю правду, он, пусть и не простил бы, но не стал бы мстить. Или не стал бы мстить так…

Сам Тьен о мести не думал.

У него не было к Лэйду ни ненависти, ни даже злости. Сочувствия теперь, впрочем, тоже.

Ничего.

Человек на изуродованной картине — его отец. Человек в комнате просто похож на него.

Безумец, свихнувшийся то ли от горя, то ли от жалости к самому себе.

Но безумец опасный. Он убил однажды и убедился, что это не страшно…

Конечно же, яд нужно было проверить. Клер говорила, что они купили пирожки. Добрый дедушка Генрих дал бродяге денег и свой пирожок. Планировал заранее? Просто носил яд с собой, а идея испытать его пришла спонтанно?

Кому сейчас это интересно?

Тьен дождался, когда Генрих устанет впустую сотрясать воздух, и подошел.

— Убьешь меня? — насторожился при его приближении человек.

В первый раз он задал этот вопрос с таким безразличием, что можно было подумать, будто осуществив долгожданную месть, он утратил интерес к жизни, но теперь было видно, что смерть его все же пугает.

— Смерть — это не наказание, а освобождение, — повторил Тьен его же слова. — И я не думаю, что Софи хотела бы этого…

— Она была чудесная, — жалобно прошептал Генрих. Словно не сам добавил в ее чашку яд. — Ты ее не заслуживал.

— Знаю, — кивнул шеар.

Он положил руку на плечо Лэйда и крепко сжал, удерживая человека от падения. Переход из мира в мир у людей обычно сопровождается сильной слабостью.

— Где мы? — дребезжащим от страха голосом спросил Генрих.

— Там, где нужно.

В этом мире была уже осень. Ранняя осень и ранний вечер.

Воздух пах выжженной солнцем травой и покоем.

Они стояли на покатом склоне горы, вершина которой пряталась в облаках, посреди широкой хорошо утоптанной тропы.

— Внизу деревня, — махнув рукой, сказал Тьен. — Но я на твоем месте пошел бы вверх. Там что-то вроде монастыря при храме Земли. Его обитатели принимают к себе всех желающих.

Благословенное место. Туда идут все, ищущие покоя и утешения, а под храмом проходит энергетическая жила. Третий шеар и его свита несколько дней восстанавливали там силы после очередной, никто не вспомнит, какой по счету, войны…

— Решил сплавить меня в монастырь? — расхохотался Генрих. — На покаяние?

— Да иди ты куда хочешь, — тяжело вздохнул шеар.

Гора посреди острова, остров посреди океана, отрезанный от остальной цивилизации, пока не слишком продвинувшейся в судостроении…

Тут можно неплохо устроиться: местные жители рады чужакам, которых почитают посланцами богов, так как без вмешательства высших сил попасть на остров невозможно.

Тут можно найти покой в стенах монастыря.

Тут можно тихо и незаметно умереть. Флакончик с ядом у Генриха в кармане. Пусть сам решает… Хотя нет. Вдруг надумает отыграться на ком-то из аборигенов?

Опасная емкость перекочевала в кулак к шеару. Да, пусть Генрих сам решает свою судьбу, но не чужую…

— Сомневаюсь, что когда-то ты поймешь, что натворил, — сказал ему на прощанье Тьен. — Но я могу дать тебе почувствовать, хотя бы ненадолго.

Лэйд попытался отступить в сторону, но он ему не позволил. Сжал ладонями вспотевшие виски человека.

— Я жил с этим чувством много лет. Носил его в себе так долго, что почти перестал замечать, но не забыл. Это — то, к чему ты так стремился. Удовлетворение, полученное от свершившейся мести. Ты ведь так и не испытал его? Так я поделюсь…

Кварталы Ли-Рей. Мастерская художника. Три имени, навсегда врезавшиеся в память.

Тогда он насытился местью сполна.

Генриху отдал лишь немного, но лицо археолога искривилось от горечи. Это ведь только говорят, что месть сладка…

— Вверху монастырь, внизу деревня, — напомнил Тьен, не глядя в наполнившиеся слезами глаза. — Успеешь дотемна.

Судьба этого человека его больше не интересовала.

Глава 38

За время отсутствия Тьена ничего не изменилось.

Да он и не ждал этого. Почти.

Разумом понимал, что случившегося не исправить, но не мог, стоя у двери в спальню, запретить себе верить в невозможное.

— Я вернулся.

С порога выглядело так, словно Софи спит, и он простоял там почти минуту, теша и мучая себя надеждой, что сейчас, вот сейчас, она отзовется на его голос. Но нет…

Подошел.

Снова лег рядом. Притянул к себе остывшее тело. Привычно подставил плечо под сделавшуюся тяжелой голову. Пригладил защекотавшие шею волосы.

— Я все правильно сделал?

Некому было ответить, но он знал, что правильно.

— Я не стану таким, как он. Никогда. Потому что у меня есть ты. Даже сейчас есть.

И всегда будет.

В памяти. В сердце. В спокойных и ясных глазах Люка, в шкодливой улыбке Клер…

Когда-то он думал, что если ее не станет, не станет и его. Но Софи не исчезла бесследно, она навсегда осталась частью своего маленького мира и оставила этот мир ему. Он не имеет права уйти, в небытие ли, в безумие ли, и бросить этот мир на произвол судьбы. Судьба неоправданно жестока порой — теперь он понимает это, как никто.

— Я только не знаю, как сказать им. Но я придумаю что-нибудь…

Наверное, он все же сошел с ума. И проявлялось это вовсе не в том, что он лежал в обнимку с трупом, да еще и разговаривал с ним. Не в поцелуях, нежных и в этой нежности совершенно противоестественных. Не в том, как, создавая иллюзию ответной ласки, клал себе на лицо холодную руку с неподвижными пальцами и, закрывая глаза, позволял ей медленно сползать, будто гладя его по щеке… Хотя нет, и в этом, конечно, тоже. Но больше всего сумасшествие его проявлялось в том, что сейчас, после криков и слез, после неуслышанной Огнем мольбы, после разговора с Генрихом, он был спокоен и рассуждал трезво и взвешенно.