Гильермо молча вытер лицо рукавом. Губы сильно болели, лицо жгло. Но в душе почему-то не было ни капли страха. Почему-то… Быть может из-за того, что Боскэ испытывал жалость к ударившему. Несчастный рыжий калека не понимал, что есть Божий Промысел и сколь милосердным тот оказался к бывшему солдату. Но это была не вина, а беда англичанина, достойная сочувствия.
— Иногда я думаю о том, что такое молитва, — вымолвил Боскэ. Слова прозвучали невнятно из-за опухающих губ, но Максвелл понял.
— Еще захотел? — грозно вопросил рыжий, снова сжимая кулаки.
— Только, пожалуйста, не говори никому, — попросил Гильермо, и Кирнан поперхнулся от неожиданности.
— Э-э-э… чего? — глупо пробормотал он.
— Пожалуйста, не говори никому, — повторил монах, старательно выговаривая слова, чтобы его поняли. — Эти мысли… церковь бы их не одобрила. Так вот, иногда мне кажется…
Боскэ помолчал.
— Кажется, что Богу наши молитвы не нужны. Ведь Он всеведущ и всезнающ. Что может сказать или даже подумать человек, чего не знает Отец наш? Все наши поступки, прошлые, настоящие и будущие, Ему ведомы.
Гильермо хлюпнул кровью, снова отер губы, проглотил теплую солоноватую жидкость, отдающую медным привкусом.
— Молитва нужна самому человеку. Ведь мы…
Боскэ посмотрел вокруг. Близился рассвет, и Кирнан уже не казался черным пятном в густой тени. Поезд все так же стучал колесами по рельсам, и ветер бросал мимо клубы черного дыма. Казалось, что больше ничего и никого не осталось в мире, лишь два человека из совершенно разных миров на площадке старого вагона «ТрансАльпика».
— Ведь мы на самом деле так одиноки, — сказал Боскэ. — Чудеса не случаются на каждом шагу. Рай не сияет в небесах. Ад не источает жар под ногами. Человек слишком часто чувствует себя одиноким, не нужным. А молитва напоминает, что это не так. Мы молимся не для того, чтобы Он услышал нас. Мы молимся, чтобы не забыть — мы не одиноки в мире. И Господь всегда с нами, даже если мы слепы и не видим этого.
Гильермо посмотрел на Максвелла.
— Может и тебе настала пора помолиться? — спросил монах, готовый к новому удару. Но удара не последовало. Вместо этого судорога прошла по лицу англичанина, отразилась в неожиданном всхлипе.
— Я… забыл слова, — вымолвил Кирнан, и Боскэ вспомнил со стыдом и раскаянием, что тот наверняка лютеранин.
— Возьми меня за руку, — негромко сказал Гильермо.
Пальцы Кирнана были короткими и сильными. И чуть влажными — на костяшках правой еще не высохла кровь самого Боскэ.
— Богу не нужны твои слова по строгому канону, — сказал Гильермо, хотя все внутри него вопияло, требуя прекратить. — Он не настолько мелочен. Просто всмотрись вглубь себя. Подумай, что бы ты хотел сказать Ему. И скажи.
— Я хочу проклясть его, — проскрежетал Максвелл, глотая стон душевной боли. — Проклясть за все мои страдания.
Англичанин стиснул кулаки так, что слабые пальцы монаха захрустели. Но Гильермо лишь сжал их в свою очередь, со всей доступной силой.
— Ничего, — сказал Боскэ. — Дети всегда проклинают родителей. Но те всегда их прощают. А Господь наш — самый любящий из всех отцов. И Он тоже простит тебя.
Рокот авиамотора разбудил Римана. Ицхак с трудом оторвал голову от мятой, насквозь пропотевшей подушки.
— Какого дьявола… — пробурчал наемник, стараясь понять, на каком он свете, еще этом или уже том. Больно уж скверным выдался ночной «отдых», переполненным жуткими видениями и натуралистичными ужасами.
В дверь тихо постучали.
— Да! — отозвался Риман.
— Господин Беркли собирается покинуть станцию, — проблеял порученец.
Риман скривился и подумал, отчего все так пугаются Фрэнка, даже вышколенный личный состав «Африки». Интересно, а он сам производит такое же впечатление на бойцов «Азии»?.. Надо бы проверить. И вообще не дело, когда подчиненные одного совладельца боятся второго. Этак до проблем субординации и подчинения недалеко.
— Идиот, он ее уже покидает, — буркнул Риман. Обычно Ицхак был куда вежливее, не считая полезным размениваться на ругань. Но слишком уж противным выдалось пробуждение.
— Срочное донесение от пинкертонов, — продолжил доклад порученец-секретарь.
— Нашли? — Ицхак резко сел на узкой походной кушетке с панцирной сеткой, натянутой как струны на гитаре.
— Да. Поезд, в направлении северо-востока от Бейрута. Подробный доклад?
Риман подумал секунд пять, еще раз прислушался к рокоту удаляющейся авиетки. Сделал зарубку на память, что этот вопрос надо будет решить с компаньоном очень четко и однозначно. В последнее время Беркли начал позволять себе много вольностей и слишком откровенно тянул одеяло партнерства в одну сторону.
Но это после. Когда Фрэнк снимет головы «контракта», в чем Риман при всей антипатии к Беркли не сомневался. «Скорпиону» не хватало дипломатии и тактической гибкости, но когда дело касалось грубой силы, вопрос можно было считать решенным.
Хотя споткнулся же Беркли на Капитане Торресе… Впрочем, не он первый.
Да и черт с ними всеми. Черт с ними до утра.
— Позже, — сказал Риман, откидываясь на подушку. — Утром.
Торрес это Торрес, опытный боец, который за годы подобрал себе соответствующий командный состав высокооплачиваемых специалистов. А банда Хольга — сброд, которому долго везло, а теперь везти перестало.
Да упокоит господь ваши души, мимолетом подумал Риман, прежде чем провалиться в предрассветное забытье. Потому что кости достанутся окрестным псам. «Скорпион» никогда не хоронил свои жертвы и врагов, считая это бесполезной тратой сил и времени.
Глава 19
— Мы так не договаривались…
Франц был растерян, и это заметил даже Гильермо. Кардинальский секретарь оказался в мире, где не действовали привычные правила торга и переговоров, где вооруженный человек просто говорил «будет так!», и этого хватало. Как сейчас оказалось достаточно будничного уведомления Хольга, что условия договора изменились.
— Мы так не договаривались, — повторил Франц уже чуть спокойнее, поправляя очки. Его гладкий череп блестел от пота, на гладкой коже не наблюдалось ни единой щетинки, что безусловно говорило о ее природном, а не бритвенном происхождении.
— Ну и что? — пожал плечами фюрер. — Все течет, все меняется.
Гильермо оценил неожиданную философскую сентенцию из уст грязного наемника. Грязного в прямом смысле, как и все остальные члены банды, включая и монахов. Возможности попользоваться благами цивилизации не представилось, так что намерение Хольга отмыть Боскэ осталось благим пожеланием.
Однако Франц остался глух к словесным красивостям.
— Уговор был… — начал он.
— Уговор был на деньги, — коротко и жестко оборвал Хольг секретаря. Оба негра быстро и часто закивали, услышав знакомое слово. Максвелл хмыкнул.
— А денег мы пока что не увидели, — продолжил фюрер. — Не считая тех грошей, что вы собрали по карманам.
Насчет «грошей» Хольг явно хватил лишку. Сто пятьдесят франков, что передал ему Франц (предусмотрительно оставив себе двадцать на крайний случай), были очень приличной суммой. Однако момент для спора выдался не лучшим, и секретарь молча проглотил укор.
— Это мелкий городишко, но здесь есть банк и телефон, — уже чуть спокойнее и благожелательнее пояснил Хольг. — Снимете денег, расплатитесь с нами. Созвонитесь с патронами, определитесь, что дальше делать. Мы сможем задержаться здесь до вечера, не больше, потом двинем дальше. Этого времени хватит, чтобы вы решили свои проблемы.
Франц стиснул зубы, пережидая приступ гнева. Однако опытный переговорщик в глубине его души быстро усмирил вспышку эмоций, подбивая общий баланс выгод и потерь.
Хольг обманул, нарушив уговор на сопровождение до Пальмиры. С другой стороны, все могло быть гораздо хуже. Главное — здесь есть телефон. Конечно, связываться с Морхаузом про-прежнему смертельно опасно, но теперь, оторвавшись (хотелось бы надеяться) от преследователей, Франц чувствовал себя увереннее и полагал, что тонкими иносказаниями удастся согласовать действия непонятным для лазутчиков образом.