— Да уж, господин Кнупкин. Достойное место в истории вы себе обеспечили. Теперь Герострат будет считаться вторым, а вы — первым.

— Глупое сравнение! — быстро откликнулся маг. — Вы плохо учились в гимназии, юноша. Герострат сжёг храм, я спас от огня свою страну.

Ведьмак прикрыл глаза, заглянул в грядущее — уже освоил, как это делается. Правда, таким образом удавалось подсмотреть лишь судьбу чародеев — будущее обычных людей не открывалось, сколько ни старался, сколько ни тренировался на папеньке (интересно было до невозможности, сколько у них с новой женой родится детей). Но Кнупперс как раз был чародей, его будущее было открытым и незавидным: скрученный за запястья, висел над костром, а трое человек в чёрных блестящих куртках и косматых кавказских папахах поджаривали его на медленном огне — видно, пытали.

— Ах, да никого вы не спасли, Степан Фёдорович, даже самого себя… Идёмте, господа, у нас ещё будет время продолжить разговор, — он понял, что Кнупкин ему надоел, и видеть он его больше не желает, а хочет на воздух, потому что в лазарете воняет плесенью, и они уже пропитались этим запахом насквозь. — Закончим допрос завтра. А теперь можете быть свободны, — самому было тошно, хотелось хоть кому-то сделать приятное.

— О! — обрадовался Листунов. — Очень кстати! Пойду, поищу себе квартиру, — он надумал переводиться в столицу, и в Канцелярии ему уже посулили место. Сам Иван Агафонович воображал, что его таким образом решили отметить за хорошую службу, и очень гордился. Но Роман Григорьевич понимал: знает слишком много, хотят держать на коротком поводке. И если бы сам Иван Агафонович не проявил инициативы с переводом, не избежать бы ему, пожалуй, «одной маленькой безвредной процедуры», после которой он с полным правом назывался бы Иванушкой-дурачком.

Тит Ардалионович смотрел в пол. Потом решился, поднял глаза. В них была мольба.

— Ваше высокоблагородие, отец родной! Я спрашивал — здесь в соседней камере… она. Можно я хоть на минутку, хоть одним глазком…

— Да хоть на час! — махнул рукой Роман Григорьевич. «Вот она — настоящая любовь!.. Тоже, что ли, с Лизанькой помириться? Или лучше свести знакомство с заведением мадам Розы? — цинично подумал он.

Эпилог

Конечно, к мадам Розе Роман Григорьевич не пошёл, это был бы совсем уж дурной тон. Отправился на Кузнецкий, выбирать будущей мачехе подарок — хотелось, чтоб был приятный и со смыслом. Пусть знает, как он благодарен ей за папенькино счастье.

…Бродил, бродил по ювелирным лавкам, долго выбирал. В результате оказался не один подарок, а целых три. Первой была чудесная брошь в виде крупного паука — лапки золотые, тельце изумрудное — сам бы носил, если бы, не дай бог, родился девицей. Купил. Потом призадумался. Да. Смысл в подарке, определённо, просматривался. Только совсем не тот, что хотелось бы. Второй была куплена золотая диадема с бирюзой, тоже красивая. Но зашёл, просто так, на всякий случай, в следующую лавку, и узнал, что бирюзу носят невинные девушки, а не дамы, вступающие во второй брак. Получался язвительный намёк. Третьей шла безделушка — бегемотик от Фаберже: чёрный обсидиан, инкрустация драгоценными камнями. Сказка как хорош! Купил. И вспомнил, что не встречал папенькину избранницу уже несколько лет — вдруг она располнела?

Разуверившись в собственных силах, решил все три покупки отдать тётушке Аграфене Романовне и просить её о помощи: пусть сводит к своим ювелирам, либо выпишет что-то подходящее по каталогу.

Аграфена Романовна жила не так далеко — на Моховской. Изрядно утомлённый непривычным времяпрепровождением, Роман Григорьевич выбрался из последней лавки, побрёл в сторону Кремля, и вдруг заметил странное и нездоровое оживление, начавшееся вокруг.

Куда-то бежал народ — много народу, гораздо больше, чем обычно бывает на улице в этот час. Толпа гудела и волновалась. Начались крики.

— Убили! Уби-ли! — голосили бабы нараспев.

Роман Григорьевич в тревоге прислушался — уж не новое ли дело наметилось?

— Кого убили, кого? — любопытствующих находилось множество.

— Убили! Государя нашего уби-или!

— Государя нашего Павла Иоанновича — убили!

— Ах!

— Когда?

— Кто? Где?!

— Нынче убили! В Сокольниках! Поехал государь в Сокольники кататься — а там бомбист с бомбой! И убил!

— Ах, окаянный! Поймали?

— В клочки, говорят, разнесло обоих, не разберёшь, где государь, где бомбист. Как хоронить станут?

— Колдунов звать, они разберут…

— Ой, горе горькое! Да как же мы таперича, без царя-батюшки-и-и!

— О-о, тут уж не наша печаль! Был бы престол, а царь завсегда найдётся.

— Да кому ж царём-то быть? Наследничка не оставил государь-то, одни девки у него… Ой, горе-горе, разлюбили нас боги!

— Цыть, баба, не вой, уши ломит!

— Буду выть! Государь помер — горюю!

— Иди дома горюй!

— А ты мне не указывай, где горевать — городового кликну!..

— Как кому царём? Александру Николаевичу, больше некому.

— Это который царёв дядька? Ага?

— Дура замоскворецкая! Какой же дядька! Чай, он ему кузэн.

— Куз-э-эн?! А эт^, чё такое?

— Это, стало быть, двоюродный брат, его покойного батюшки Иоанна Павловича родный племянник…

— А у него-то, кузэна, хоть наследники есть? А то мож, и его боги не любят?

— У него-то? Есть. Николай Александрович Романов. Годков, поди, пяток ему, аль меньше…

— А сам, что слышно, суровый?

— Кто ж его знает? В Пальмире живёт, столицу, говорят, не жалует.

— Видать, перенесут столицу-то сызнова…

— …амнистия будет…

— …война…

— … траур целый месяц, на масленую не позволят соломенну бабу жечь…

— … а свадьбы играть как же? Сына женю…

— …богов гневить…

— …овёс, поди-ка, подорожает…

— …засухи не было бы…

— … ох, неладно…

Город гудел встревоженным ульем. Ивенский Роман Григорьевич, чиновник шестого класса, агент по специальным поручениям Особой канцелярии, урождённый ведьмак медленно брёл по улицам, спешно облачающимся в траур. Ему казалось, будто он не ушами даже, а всем существом своим ощущает тихий, натужный скрип. Это тяжёлое, несмазанное колесо русской истории меняло колею, сворачивало на новый и опасный путь…

«Бедный папенька, — отрешённо думал Роман Григорьевич. — Не пришлось бы ему из-за траура свадьбу отложить…»

Юлия Федотова

Последнее поколение

Часть 1

Не люди

…Где-то в старой столице было правительство. И даже президент, вроде бы, был — забавный пережиток мирного времени. Они ничего не значили теперь. Страной управлял Генеральный штаб. А Генеральным штабом — контрразведка. Сила страшная и вездесущая. И все знали, что она есть, что каждый однажды с ней столкнётся — но выживет не каждый…

Она не была тайной — её знали в лицо. Её встречали везде, куда ни придёшь. В кабинете чиновника, в зале общественной столовой, в санчасти, в заразном бараке, в пункте раздачи продовольствия, в школьном классе, в бомбоубежище, в любом жилом доме на самом видном месте обязательно висели девять портретов. Без подписей — имена надо было знать наизусть.

Совет цергардов Федерации. Верховная власть военного времени. Друг на друга похожие, мужественные квадратные лица в обрамлении коротко стриженых иссиня-чёрных волос. Волевые подбородки, суровый, непреклонный взгляд из-под густых, сведённых к переносице бровей — куда ни стань, он везде тебя настигнет, даже жутко. Вездесущие, всесильные и страшные, эти люди казались богами. Их полагалось бояться, и любить, и верить.

И когда однажды седьмой справа портрет оказался заклеенным крест-накрест по диагонали траурными серыми полосками — страна была в ужасе. Такого случиться не могло! Бессмертные не умирают!