Нет, не косые взгляды, другое тревожило его ум в те дни.
Известно: когда умирает колдун, вся сила его, и природная, и накопленная, переходит к тому, кто рядом, кто его в последний момент коснулся. Ведь не погнушался он тогда — взял гибнущего учителя за руку. Но сила не пришла, не было её в обескровленном теле. Куда подевалась? Дольше века не знал он ответа на этот вопрос, мучился загадкой. А ответ всё время был рядом, обвивался вокруг пальца, таился, ждал своего часа…
И дождался. И отмстил…
Стефан Теодорович в ужасе сорвал с пальца кольцо, отшвырнул в сторону как ядовитую змею… Боль ожгла руку, на пальце выступили красные капельки — оказывается, за долгие годы металл успел врасти в кожу. «Кровь мою пил!» — подумал маг с ненавистью.
Перстень звякнул о каменный пол, откатился в сторону, прямо под ноги агенту Ивенскому. Роман Григорьевич нагнулся за ним.
— Что же это вы, господин Кнупперс, такими ценными вещами разбрасываетесь? Уж поздно от улик избавляться, — поднял, хотел передать Удальцеву, чтобы тот надлежащим образом оформил и упаковал.
Но случилось странное. В тот самый миг, когда рука Романа Григорьевича коснулась красноватого металла, перстень словно ожил. Крошечный дракон разомкнул свои кольца, проворно скользнул вверх по среднему пальцу и плотно — не снимешь, обвился вокруг фаланги.
— Ай! — от неожиданности вскрикнул сыскной и энергично встряхнул кистью, желая избавиться от непрошеного гостя. Куда там!
«Ты мне нравишься, чадо, — прозвучал голос, такой тихий, что слышать его мог только сам Роман Григорьевич, Удальцев за его спиной, и Кнупперс со своего места, а Листунов, стоявший чуть поодаль, уже ничего не мог разобрать. — Будешь моим хозяином. Я тебя избрал. Отныне мы неразлучны».
Больше века минуло, но из всех в мире голосов Степан Кнупкин узнал бы этот голос, как бы тихо и глухо тот ни звучал. Он единственный понимал, что происходит в этот миг. Всю силу свою, и природную, и накопленную, премудрый чародей Иоахим Брюс передавал не лучшему ученику своему, а незнакомому мальчишке-ведьмаку, сыскному чиновнику, которому она и вовсе без надобности! От горькой досады у Кнупперса перехватило дыхание, обида стеснила сердце, он упал на жидкую казенную подушку и залился слезами. Жалея себя, даже о том позабыл, что сам первый обошёлся со своим учителем нечестно, как говорили в те времена.
Никто не понял, отчего Кнупперс вдруг впал в истерику, принялся судорожно рыдать и задыхаться. Удальцев с Листуновым смотрели на него не без испуга — уж не помирает ли раньше времени? Хотели бежать за лекарем, но арестованный, вроде бы, сам начал помалу успокаиваться. Агенту же Ивенскому было не до чужих терзаний, имелся собственный повод для беспокойства. С одной стороны, отчего-то показалось лестным понравиться золотому дракончику, (хоть тот и обозвал его «чадом», в его-то зрелые годы), и сделаться хозяином занятной колдовской диковинки тоже было приятно — не у каждого есть такая. С другой стороны, смущала мысль, что снять кольцо с пальца, судя по всему, не удастся — очень уж крепко вцепилось. Перстень, конечно, сам по себе хорош: работа тонкая, и дорогой, наверное — одного золота сколько пошло, да ещё и рубины на нём, и алмазики вдоль драконьего хребта. Вот только в моде подобные украшения были века полтора назад… Нет, купцы, должно быть, и по сей день такое носят, они любят, чтоб было богато. А чиновнику на государственной службе — к лицу ли? И как ещё начальство посмотрит, что вещественное доказательство присвоил. Хотя, кто кого присвоил — это большой вопрос, но захочет ли дракончик подтвердить, что сам сделал выбор?… «Ну, ладно, бог даст — столкуемся как-нибудь», — сказал себе Роман Григорьевич, и вернулся к допросу, благо, подследственный утихомирился и не рыдал больше, только сердито всхлипывал.
— Что ж, господин Кнупперс, теперь, когда вы знаете, что полностью разоблачены, я рассчитываю на вашу откровенность. Это целиком в ваших интересах. За предательство интересов Отечества и деятельность в пользу враждебных держав полагается смертная казнь, но если вы…
— ЧТО?!!! — надо было видеть господина Кнупперса в эту минуту! Он резко подался вперёд всем телом, в мгновение ока высохли остатки слёз, по белому личику пошли алые пятна, выцветшие глазки разгорелись праведным гневом. — ПРЕДАТЕЛЬСТВО?!! Да как вы смеете, молодой человек!!! Меня! Истинного патриота земли Русской! Обвинять в предательстве! НЕСЛЫХАННО!!!
От такого неожиданного напора трое сыскных даже как-то опешили.
— Патриот, а сам иностранным именем обозвался, — пробурчал Тит Ардалионович, тихо, но был услышан.
— Юноша, — ответил Кнупперс ледяным голосом, — если бы ваша фамилия была Кнупкин, ещё вопрос как бы вы сами «обозвались»!
— Так бы и ходил, как боги дали, — огрызнулся Тит Ардалионович, уж ему ли было не знать, сколько неприятностей может причинить неудачное имя. — Это было бы достойнее. Тем более, если вы патриот.
— Патриотизм проявляется не в именах, а в делах! — парировал маг гордо. — Я делом доказал свою преданность родине!
— Как же, Стефан Теодорович? — возразил Ивенский. — Да разве не для того вы совершили противозаконную реккуренцию деструктивного явления, чтобы погубить Россию, в угоду нашим врагам?
— Погубить Россию?! — взвизгнул тот. — Так вы поняли мой благородный порыв? Спасти Россию — вот была моя цель! Да, может быть, я нарушил несколько глупых законов. Да, всё пошло немного вкось из-за двух алчных идиотов, захапавших весь запас столетней земли. Теперь побочный эффект окажется серьёзнее, чем ожидалось и есть опасность новой войны. Но ведь могло быть ещё хуже! Знаете пророчество о великой смуте? Если бы не я — полвека не прошло бы, как взбесившаяся чернь уничтожила бы нашу священную монархию! Страна утонула бы в крови, люди благородного сословия были бы лишены всех привилегий, мученически убиты либо изгнаны из страны, купцы разорены, а чародеев — на костёр, в огонь! И вас, господин ведьмак — в огонь, на костёр! Я спас вас, ваше будущее и будущее ваших детей — а вы смеете обвинять меня в предательстве? Такова ваша благодарность, господа?
Спорить Роман Григорьевич пока не стал, опасаясь нового взрыва красноречия — громкие слова об одном и том же успели ему наскучить до отвращения. Уточнил только:
— Хорошо. Допустим, вы действовали из лучших побуждений и в интересах государства. Я даже не спрашиваю вас, почему вы делали это тайно: разумеется, ни одно ведомство, ни под каким видом дало бы вам согласия на подобный исторический эксперимент… Но я не понимаю одного. Зачем было организовывать целый студенческий заговор? Для воплощения вашей идеи с Бессмертным достаточно было трёх человек. К чему тогда вся эта рискованная мелодрама с архонтами, архатами и прочими адептами? Ведь чем больше число участников, тем больше и вероятность провала. Куда безопаснее было бы провернуть всё дело в одиночку…
— Молодой человек! — маг не уставал возмущаться. — Что вы такое говорите — «провернуть дело»! Понятно, что вы, сыскные, мыслите своими категориями, но я, заметьте, не бакалейную лавку грабил, а Отечество спасал! И если бы о том не знала наша молодёжь — кто вспомнил бы о моём подвиге через пятьдесят лет? Жили бы и жили себе, сидели по своим уютным норам и воображали, будто всё идёт, как должно, и не знали, кому обязаны благополучием! Теперь же я по праву войду в историю. И помнить будут не безымянного архата, а Кнупкина Степана Фёдоровича. Так что я даже рад, что всё открылось, господа. Моё имя останется в веках!
«И как в таком маленьком человечке помещается столько честолюбия?» — думал Удальцев с глухой неприязнью. Он особенно озлился на Кнупперса, поняв, что тот, похоже, вовсе не шпион, и его замечательная версия пропала даром… Хотя, это ещё надо доказать, шпион или нет. На слово Кнупкину верить нельзя — сказаться патриотом может кто угодно, даже самый злейший враг.
Роман Григорьевич удручённо вздохнул.