— А то, что происходит на окраинах Кузьминска, — это тоже издержки? — спросил Дорожкин. — Смерть Колывановой, Дубровской, других жителей?

— Мы говорили с тобой уже об этом, — сверкнул сталью во взгляде Адольфыч. — Я не сторонник повторяться, но хочу напомнить о том, что происходящее в любом российском городе много страшнее того, что происходит в нашем. И страшнее не в яркости отдельных эксцессов, а во всепоглощающем заболачивании обыденного существования. В его разложении. В деформировании личностей, особенно молодых. Причем наши эксцессы связаны с тем бременем, которое легло на наши плечи помимо нашей воли.

— Вы что-то говорили мне по телефону, — напомнил Адольфычу Дорожкин. — О порче, кажется?

— Именно так, — вздохнул Адольфыч. — Скажи, может ли быть счастливым город, построенный на могильнике с радиоактивными отходами?

— Наверное, да, — задумался Дорожкин. — Если он не знает об этом. И если могильник надежен.

— А если ненадежен? — прищурился Адольфыч. — Если утечка есть? Слабая, едва различимая, но есть? Причем эта утечка представляет собой не только опасность, но и благо, как представляет собой благо тот же змеиный яд. В медицинских дозах, конечно.

— Не знаю, — вздохнул Дорожкин. — Слишком серьезный вопрос. Но, думаю, незнание о проблеме недостаточно для счастливого существования поверх нее.

— Это точно, — помрачнел Адольфыч. — Я, конечно, утрирую. Никакого могильника под нами нет. Да и сама категория «под нами» нуждается в уточнении. Речь, скорее, идет о взаимопроникновении, о наложении, о совпадении, о сосуществовании. Скажем так, за стенкой нашего жилища живет некто или нечто, воздействующее на нас. Точно так же, как мы живем за стенкой от того привычного мира, из которого нам удалось тебя извлечь, Евгений Константинович. Это «нечто» приносит нашему городу несомненную пользу. Оно подобно радиационному фону, который, согласно некоторым теориям, дал толчок развития древнему человеку в Африке.

— В Африке, насколько я понимаю, мертвецы упокоиваются, как и положено мертвецам, — заметил Дорожкин.

— Не будем возвращаться к обмусоленным темам, — рассмеялся Адольфыч, — но кое-что сказать нужно. Когда я говорил о порче, я имел в виду не это. Порча — это понятие, которое относится к тому миру, который находится над нами. Да, я говорю о земле. Да, мы собираем в Кузьминске самых талантливых, не в общепринятом смысле талантливых, конечно. Да, мы отправляем учиться наших детей в лучшие вузы страны, с тем чтобы они вернулись и жили в нашем городе. Да, мы взаимодействуем со многими предприятиями и персонами из-за тумана к взаимной выгоде в различных областях науки и техники, к примеру в области медицины. Но мы вовсе не хотим, чтобы привычный земной мир претерпел какие-то катаклизмы. Мы не хотим, чтобы то, что происходит здесь, охватило каждый российский город. Ты скажешь, а как же наши молодые? А если они сами останутся там? Пусть. Но там их способности, которые здесь зачастую составляют предмет их гордости, чаще всего угасают. Среда, так сказать, не способствует. Они вернутся сюда сами, вот увидишь. Возьми ту же пропавшую Алену Козлову, ведь вернулась в родной город, вернулась! Так вот что я тебе скажу. При определенном количестве жителей в Кузьминске — порча нейтрализуется. Аномалия нейтрализуется. Более того, как ты уже понял, при росте населения расширяется и территория нашего, так сказать, уезда. Я бы даже сказал, что дикая страна становится культурной. Привычной, жилой. Ты понимаешь меня?

— Подождите. — Дорожкин нахмурился. — Я не могу уложить в голове сразу все. Но кое-что кажется мне странным. Я правильно понял, что порчей вы называете некое воздействие «из-за стены», но именно оно и является причиной особого, скажем так, психофизического микроклимата Кузьминска?

— Примерно так, — согласился Адольфыч. — Представь себе, что наш город расположен на склоне вулкана. Мы отапливаем его теплом наши дома. Мы выращиваем на удобренных его пеплом огородах чудесные овощи. Мы испытываем воздействие лечебных источников и становимся выше, сильнее, красивее. Но мы ни на секунду не забываем о том, что такое вулкан, и тщательно заделываем его жерло.

— Не слишком обнадеживающее сравнение, — сказал Дорожкин. — Но если однажды этот вулкан вовсе погаснет, какой будет смысл в существовании Кузьминска?

— Тот же, что и теперь, — пожал плечами Адольфыч. — А какой смысл в существовании какой-нибудь глухой деревни где-нибудь в стороне от дорог? В людях, которые ее населяют.

— Хорошо, — сказал Дорожкин. Ему вновь не хватало воздуха. — Скажите, Кузьминск — это ведь совершенно независимое, отдельное государство, ведь так?

— Нет, — нахмурил лоб Адольфыч. — Я бы назвал это очень серьезной автономией. Но со временем все может случиться. И это зависит от многих факторов. И от твоей работы, Евгений Константинович, в том числе.

— Вы вызывали меня, чтобы сказать об этом? — спросил Дорожкин. — Еще рассказать о том, что Кузьминск земля обетованная для рассеянного по обычной земле потайного народа и Мекка для тех, кто хочет таковым стать? Да, я вижу, что период рассеивания заканчивается. Наверное, это неплохо. Но это ли была причина нашей встречи?

— Хандришь! — погрозил Дорожкину пальцем Адольфыч. — Чувствую, придется дать тебе скоро отпуск. Слушай, а может быть, привезешь матушку сюда? Хочешь переехать в трехкомнатную?

— Нет, я подумаю, конечно, но переезжать не хочу. Привык уже, — признался Дорожкин. — И об отпуске подумаю. Как только сделаю свою работу.

— Хвалю, — обрадовался Адольфыч. — Я, собственно, затем тебя и звал. Ну поговорить, конечно, чтобы не по телефону, а вот так, глаза в глаза. Но, кроме всего прочего, и попросить хотел кое о чем. На этой вечеринке, ну на дне рождения Леры, будет некоторое количество наших общих знакомых. Так вот там мы отдыхаем, развлекаемся. Желательно, чтобы ты был готов. Надо бы тебе обратиться или к Шепелевой, или еще к кому. Да к тому же Никодимычу. Ну и разучить какое-нибудь простенькое колдовство. Чтобы повеселить гостей. Всем придется тянуть фанты, уверяю тебя. Ну не вставать же на табуретку и не читать стишок? Вообще надо нам как-то быть ближе друг к другу, — улыбнулся Адольфыч. — Это, кстати, и будет подарком имениннице. Понимаешь меня?

— Понимаю, — поднялся Дорожкин. — Я подумаю. Придумаю, наверное, что-нибудь.

— В прошлом году фант выпал Ромашкину, — поднялся Адольфыч. — Представляешь, этот кадр не нашел ничего лучшего, как начал перекидываться прямо возле праздничного стола. Могли бы случиться неприятности. К счастью, среди приглашенных была Шепелева, так вот она чуть-чуть подправила ворожбу нашего уважаемого Вестибюля, и мы вместо зверя получили вполне себе симпатичного зайчика. Конечно, Ромашкин потом жутко злился, зато подарок был засчитан сразу от обоих. Еще есть какие-то вопросы?

Дорожкин посмотрел на стену. Тут только он разобрал, что за спиной Адольфыча на стене, на которой не было никаких портретов, висел огромный ледоруб. Он был отлит из бронзы.

— Да, — рассмеялся Адольфыч. — Скульптор перестарался. Так что я повесил этот инструмент у себя за спиной, чтобы не расслабляться. Кстати, как тебе моя приемная? Не пришло в голову обвинить меня в гигантизме? Поверь мне — это не комплексы. Сакрализация власти необходима. Для ее успеха.

— Но эти скульптуры… — начал Дорожкин.

— Это скульптурные портреты людей, у которых получилось, — отрезал Адольфыч. — У тебя есть еще вопросы, Евгений Константинович?

— Вальдемар Адольфович… — Дорожкин замер в нерешительности. — Скажите. Вот я прошел по коридорам администрации. Тут работает довольно много людей. Они все что-то пишут. Что именно, позвольте полюбопытствовать?

— Ну это очень просто, — поднял брови Адольфович. — Когда они свободны, а они свободны, потому как нормально организованная жизнь города, страны не только не любит излишнего административного вмешательства, она его не терпит, они все пишут одну и ту же фразу: «Город Кузьминск — самый лучший город». И только.