Под хлещущими сверху потоками пробежал прохожий, прикрывающий голову газетой, — наивный и смешной в своей попытке защититься от хлябей небесных. Кёнен проводил его взглядом и уже решил было выразить возмущение — барон предложил и организовал встречу, однако сам, похоже, решил играть в молчанку. Но Гош внезапно заговорил:
— Вы проиграли.
Дипломат не спрашивал и не предполагал, он констатировал факт, поджав тонкие губы и уставившись на генерал-фельдмаршала холодным немигающим взглядом. Разумеется, Кёнен явился на встречу не один, вокруг хватало незаметных, тихих людей, готовых защитить его в любой ситуации, при любом развитии событий. И все же от ровного тона Гоша, лишенного даже тени эмоций, офицера пробрал холодок.
— Не все еще потеряно, — ответил он, разрываясь между необходимостью поддерживать разговор и оскорбленной гордостью. Но… Сам по себе барон был сущей мелочью, незначительной величиной, ничтожной мошкой в сравнении с фактическим военным диктатором. Однако его устами говорили те, с кем приходилось считаться даже первому военному рейха. И не только считаться, но очень внимательно прислушиваться к их мнению. От этого Кёнен злился еще больше.
— Вы теряете выдержку, это плохо, — все так же ровно и сдержанно констатировал барон. — Оставьте уязвленное самолюбие и не пытайтесь блефовать. Итак, война проиграна, Антанта наступает по всему фронту. Десант в Зеебрюгге оставил армию без резервов, а флот — без бельгийских баз субмарин. С блокадой Британии покончено, английские и американские капитаны могут спать спокойно.
— Мы еще можем попробовать все исправить. Отступим, перегруппируем силы…
— Не забывайте, вы не единственный человек в мундире, который может сообщить нам о состоянии дел на фронте. — Губы Гоша сложились в подобие саркастической улыбки. — Наши доблестные солдаты перешли свой рубеж стойкости, они бегут или сдаются в плен целыми батальонами, надеясь, что их хотя бы накормят. Останавливать противника нечем. И некому. У рейха был шанс. У вас был шанс. Но вы его упустили, и теперь перед нами встает весьма любопытный вопрос: каким вы видите свое дальнейшее будущее?
— Ближе к делу, — отрезал Кёнен. — Мы сидим здесь не для упражнений в словоблудии.
— Как пожелаете, — согласился Гош. — Я хотел убедиться, что вы достаточно хорошо понимаете положение дел и свой весьма скорый удел. Все, о чем я говорил ранее, в нашу первую встречу, остается в силе. Только теперь нам понадобится гораздо больше жертвенных агнцев, чтобы умилостивить торжествующих победителей. Полагаю, не стоит указывать, что вы в начале списка?
Кёнен сжал кулак, он был охвачен лишь одной мыслью, одним всепоглощающим желанием — изо всех сил ударить подлого хряка, размазать эту поганую улыбку по всему лицу. До крови, до хруста. Он вожделел этого и одновременно стыдился, а барон все так же наблюдал за генерал-фельдмаршалом с таким видом, будто мог читать его мысли, как открытую книгу.
— Надеюсь, мы обойдемся без мирского рукоприкладства? — уточнил Гош. — Цивилизованные люди решают свои проблемы соответствующими методами.
Странным образом эти слова успокоили Кёнена. Офицер криво усмехнулся.
— Ближе к делу, — вновь произнес он. — Вам определенно что-то нужно от меня. Поэтому не пытайтесь сбить цену, выкладывайте.
В узких невыразительных глазах дипломата промелькнуло нечто схожее с проблеском уважения, промелькнуло и погасло вместе с движением век.
— Германия проиграла и дорого заплатит за это… — Кёнен отметил, что, говоря о поражении, Гош не говорит от первого лица, не «мы проиграли», а «вы» и «Германия». — Но с окончанием этого конфликта история не закончилась. Время думать о послевоенном мире. Перспективы не радужны, но и не безнадежны. Сейчас перед нами три основные задачи. Первая — сохранить территорию страны, не допустить ее раздела, как требуют французы… Трудно, но возможно, если сыграть на противоречиях британцев и французов. Ненавязчиво намекнуть английскому льву, что, поглотив рейх, галльский петух слишком много возомнит о себе. Особенно если учесть, что на России можно поставить крест. Этой страны нет, и русский паровой каток больше никогда не проедет по Европе, защищая английские интересы. Вторая — договориться о надлежащих контрибуциях. Выплаты будут огромны, наши противники открыто говорят, что «немец оплатит все». Пусть говорят, главное — договориться о деньгах, сохранив заводы. И последняя задача, третья по списку, но первая по очередности — продемонстрировать Антанте наше смирение. Стране и народу предстоит унизиться, упасть в грязь ниц и облобызать чужой сапог. Армии в том числе.
Кёнен стиснул зубы с такой силой, что, казалось, хруст слышен даже в машине. До синевы сжал кулак, загоняя подальше иррациональный всплеск ненависти и злобы.
— Что поделать, — произнес Гош, от которого не укрылась реакция собеседника. — Участь побежденного всегда незавидна. Это была новая война нового века, и перемирие в ней тоже будет новым — для всех. Новым и горьким, для Германии — особенно. И это подводит нас к необходимости правильного выбора искупительных жертв… К сожалению, значительной частью генералитета придется пожертвовать. Конечно, до казней дело не дойдет… Наверное. Но публичные суды, репрессии, конфискации, поражение в правах и все остальное в том же духе — неизбежно.
— Барон, а вы понимаете, что говорите с человеком, который может двинуть в любом направлении миллионы солдат при оружии? — с интересом вопросил Кёнен. — Не забывайте, я все еще тот, кто я есть.
— Понимаю, — отозвался Гош. — А вы понимаете, что эти солдаты уже не те, что пять лет назад? Теперь они пойдут за тем, кто покажет им кусок хлеба с колбасой, им и их семьям. Вы тот, кто вы есть, но, господин начальник Генерального Штаба, вы не единственный человек, носящий мундир с широкими погонами. Если вы готовы договариваться о будущем с учетом вышесказанного — продолжим. Если нет — на этом закончим.
— Говорите, — мертвым голосом произнес Кёнен.
— Мы остановились на том, что высшее армейское руководство придется списать в расход… Конечно, фигурально выражаясь. Это станет символом национального подчинения и данью торжествующим победителям. Когда враг жаждет мести, лучше заранее подготовить отступное, иначе он может захотеть большего. Но… Торгуясь о настоящем, следует думать и о будущем.
Кёнен молча приподнял бровь, всем видом изображая предельное внимание. Гош слегка понизил голос и наклонился чуть ближе к собеседнику, хотя подслушивать их было некому, разве что одинокому велосипедисту, который катил посреди дороги, вздымая буруны воды по обе стороны переднего колеса.
— Германия падет в прах, но так будет не всегда, — вымолвил дипломат. — И если нам суждено будет вновь подняться, державе понадобятся герои. Подлинные примеры стойкости и выдержки…
«Нам» — впервые он произнес «нам», заметил военный.
— …нам придется черпать достоинство в прошлом, в том числе и недавнем. И как знать, быть может, взгляд на эту войну переменится?
Гош склонился почти вплотную к Кёнену, теперь он почти шептал на ухо, а генерал-фельдмаршал жадно ловил каждое слово.
— Быть может, мы проиграли не оттого, что разинули рот на необъятный кусок? Может быть, изменники и вражеские наймиты в критический момент всадили нам в спину отравленное жало?.. Подумайте над этим… коллега.
— Жало… — прошептал Кёнен. — Да… Нет!
Он резко выпрямился, буквально отшатнулся от Гоша. Барон так же вернулся в прежнее положение, гораздо медленнее, без спешки.
— Подумайте, мой друг, — с почти интимной задушевностью промолвил Гош. — Хаос неизбежен. И репрессии против армейской верхушки — также неизбежны. Только в одном случае они приведут к гражданской войне, которая добьет страну окончательно, а в другом — все можно сделать более организованно и с пользой для вполне конкретных персон. Обдумайте эту мысль и примите правильное решение.
— Вы хотите, чтобы я предал своих собратьев, — медленно, выделяя каждый слог, сказал Кёнен. — Чтобы я помог вам превратить нашу славную армию в труп, на который каждый прохожий сможет плюнуть. И чтобы я сам стал старым облезлым чучелом, которое, может быть, когда-нибудь достанут из чулана.